Движение бизнес-ангелов: камни преткновения и пути объединения

Несколько недель назад мы рассуждали о том, насколько важны бизнес-ангелы. Вроде бы, в сегодняшней России все эту важность осознают. Однако никакого взрывного роста в этом классе инвесторов в регионах России не наблюдается, и никуда не делся разрыв между лабораторными достижениями и их рыночным применением. Почему? Наверное, чтобы понять больше, стоит взглянуть на проблему с общемировых позиций.

Проблема эта у нас в США проявилась еще 20 лет назад. В те годы бизнес-ангелы в основном занимались стартапами в ИТ-отрасли. И как раз тогда технологии стали резко усложняться. Знания в био- и нанотехнологиях, в материаловедении множились экспоненциально, и «ангелам» становилось все сложнее и сложнее делать то, что они привыкли делать: формировать проектную команду, оценивать рынок, пр.

Кроме того, сроки развития новых технологических проектов становились все длиннее и длиннее. Занявшись проектом в медицине, инвестор подчиняется государственному регулированию, должен получить массу разрешений и провести длительные клинические испытания. Вместо привычного создания компании, курирования ее года два-три и последующей продажи перед инвестором горизонт лет на семь-восемь, и только по истечении этого срока можно надеяться продать проект стратегическому инвестору или венчурному фонду.

Появился механизм устранения такой проблемы. Это был первый центр предпосевной подготовки проектов (proof-of-concept center), созданный Давидом Алленом в Университете Колорадо. Идея была такая: создать нечто подобное консультационному центру в помощь центрам трансфера технологий, занимавшимися в основном оценкой легальности проекта и поиском патентов. Давид предложил структуру, которая бы оценивала еще и коммерческую жизнеспособность технологии.

Нужно было уметь растолковать перспективы проекта инвесторам, чтобы те не волновались по поводу длительности всего процесса. Если тебе объяснят, что речь идет о рынке емкостью 20 млрд долларов, через шесть лет ты получишь 6% этого рынка, а сам рынок растет на 27% в год, ты научишься ценить такую технологию. А иначе сделка просто не состоится.

Эта система выстраивания мостов между носителями фундаментальных научных знаний и бизнес-ангелами за последние 20 лет развилась и расширилась. Сегодня есть десятки центров proof-of-concept, продвинутых инкубаторов, акселераторов и пр. Одним из самых известных и успешных считается Deshpande Center при Массачусетском технологическом институте (MIT). Также можно назвать von Liebig Center в Калифорнии или центр при Университете Юты. Все они призваны развивать инфраструктуру и механизмы поддержки инноваторов в разработке стратегий коммерциализации.

Соинвестирование – способ снижения рисков

В конце апреля у нас были интересные гости, в частности, президент Европейской ассоциации бизнес-ангелов Бриджитт Бауманн и Фрэнк Питерс из лос-анджелесского клуба бизнес-ангелов.  Я спросил Фрэнка: «А зачем ты здесь? Ищешь проекты, чтобы вложиться здесь?». Он ответил: «Нет, не проекты. Я ищу российских бизнес-ангелов в качестве партнеров».

В США бизнес-ангелы – отдельный класс инвесторов. Их более 250 тысяч по стране, они объединены в сотни, если не тысячи, клубов, и их инвестиции в стартапы составляют от 20 до 30 млрд долларов ежегодно. Есть даже синдикаты клубов бизнес-ангелов. В клубе Фрэнка более 250 членов, и он сам входит еще в пять клубов по стране. Скажем, каждому «ангелу» нужно вложить в какой-то проект не менее 25 тысяч долларов. Тогда для технологического проекта, требующего полумиллиона долларов, таких индивидуальных инвесторов может собраться до двадцати. Соинвестирование – способ снижения рисков.

Это восхитительный феномен, который, как мне кажется, прекрасно заработал бы и в регионах России.

Фрэнк Питерс объяснил мне, что они рекомендуют своим членам набирать портфели из примерно 30 проектов, по 25 тысяч на проект, а всего, значит, от каждого по 750 тысяч на все проекты. Из этих тридцати заметный процент прогорит, деньги инвесторам не вернутся. Какие-то проекты будут медленно, с трудом, но расти, и какие-то вложения «отбить» можно. А дальше Фрэнк привел пример одного проекта, который вышел на IPO, и вложения всех инвесторов увеличились в 117 раз. Каждому, кто вложил 25 тысяч долларов, деньги вернулись в виде почти трех миллионов.

Если из ваших 30 проектов, в которые вы вкладываете от полумиллиона до миллиона, один вот так выйдет на IPO, у вас будет прибыль в миллион долларов. А тем временем вы будете продолжать курировать десятки других проектов. И это для того, чтобы жизнь стала интересной, а мир изменился.

Для бизнес-ангелов их территория – это весь мир

Фрэнк, однако, отметил одну проблему: они мало видят проектов из отраслей сложной науки. В основном бизнес-ангелам представляют быстро окупающиеся ИТ-проекты. А технологии, основанные на университетских фундаментальных науках, оцениваются центрами трансфера технологий, «упаковываются» центрами proof-of-concept и тут же продаются корпоративным стратегическим инвесторам для последующего развития и продвижения.

Почему? Да потому что фундаментальные технологии высшего порядка для инвесторов-частников слишком рискованные.

Конечно, всегда есть исключения, и мечта каждого бизнес-ангела – заполучить это исключение, этот суперпродуктивный, супервыгодный экзотический технологический проект, который перевернет мир. Но такие шансы встречаются реже, чем бы хотелось. Поэтому Фрэнк приехал в Россию. Для нынешних бизнес-ангелов их территория – это весь мир, они ищут альянсы. «Ангелу» в Лос-Анджелесе невозможно вести проект в Нижнем Новгороде или Новосибирске, для этого ему нужен местный партнер.

Прелесть того, что случилось в России всего каких-то четыре недели назад, в том, что приездом руководства Европейской ассоциации бизнес-ангелов был подтвержден факт определенного возмужания российских «ангелов». Хотел бы поздравить и Константина Фокина, президента Национальной ассоциации бизнес-ангелов России, и Эдуарда Фиякселя, председателя совета директоров Ассоциации: они подняли статус российских бизнес-ангелов до международного уровня и смогли не просто привезти зарубежных коллег в Москву, но и подвели их к мысли посетить регионы. Это огромный стимул развития для региональных российских «ангелов», ищущих совета, ищущих союзников.

В нашем мире тот, кто хочет инвестировать в технологии, взваливает на себя большую ношу, и крайне важно искать возможности распределять риски. В современной России экономика циклична. Если Европе «чихает», у России «бронхит»; когда в США рецессия, в России депрессия. Что бы ни происходило на мировой арене, по России оно бьет сильно. И если вы инвестируете в технологии в нынешней исключительно рискованной, нестабильной, высокоинфляционной системе, какой пока что является Россия, лучший выход – поиск международных партнеров.

«Экономика блата», или Россия 20 лет спустя

Грегг Робинс, глава подразделения по управлению частным капиталом UBS в России и член Консультационного совета «Марчмонта», представляет в своем блоге статью, впервые опубликованную им в журнале Spear’s, № 5 (19) за этот год.

Я помню, как в конце 1980-х – начале 1990-х годов вокруг термина «переходная экономика» возник целый бизнес: появились университетские курсы, книги, консультанты и т.д. Я и сам написал книгу на эту тему. Однако сегодня мы не говорим ни о переходных экономиках, ни об экономиках с центральным планированием. Оглядываясь на последние два десятилетия в России, я вижу три заслуживающих внимания темы, но ни одна из них не связана с глобальным переходом к рыночной экономике. Особенностью переходной экономики были дебаты между сторонниками шоковой терапии и постепенных преобразований, однако основные события в России с наступлением перестройки развивались в других плоскостях.

Во-первых, в последние два десятилетия сам капитализм столкнулся с серьезными кризисами, на фоне которых возросла роль стран БРИК и развивающихся рынков в целом. Никто не предполагал – особенно в рамках так называемого вашингтонского консенсуса, – что эти страны не только станут двигателями мировой экономики, но и покажут своим капиталистическим западным соседям пример гораздо более эффективного управления бюджетными средствами.

В то время как развивающиеся рынки переживали подъем, многие развитые экономики испытывали сильный шок, ставший следствием глубокого финансового кризиса. При этом мир в целом, говоря словами Тома Фридмана, становится все более «плоским»: люди, информация и деньги становятся более мобильными, перемещаются все быстрее. Последние, «переходные» десятилетия в России проходили не в изоляции. Тенденции, о которых я говорю, особенно сильно затронули поколение молодых россиян, оказав влияние на их жизненные выборы и возможности.

Возвращаясь к разговору о России, второе важное наблюдение – значимость институциональной экономики. Если макроэкономической ситуацией, как правило, можно управлять путем изменений в политике, то институциональную среду страны перестроить гораздо труднее. Формальные институциональные преобразования, такие как принятие новых законов и регулирования, относительно легко осуществить в короткий срок, так же как нетрудно скопировать передовой опыт других стран. Гораздо труднее добиться того, чтобы новые законы работали.

Долгожданное правовое государство все еще находится в процессе развития и зависит от людей, судебных инстанций и внешних факторов в гораздо большей степени, чем от законов как таковых. Рынок акций создать нетрудно, но требуется время, чтобы достичь приемлемого уровня корпоративного управления – в том числе, например, обеспечить исполнение необходимых законов об инсайдерской торговле. Что касается последнего пункта, то здесь Россия уже достигла реального прогресса, и это, конечно, поможет ей в достижении заявленной цели – стать более значимым международным финансовым центром.

"ТЕРМИН «ПЕРЕХОДНАЯ ЭКОНОМИКА» СЕЙЧАС БОЛЕЕ УМЕСТЕН В УЧЕБНИКАХ ИСТОРИИ, ЧЕМ В ОПИСАНИИ ТЕКУЩЕЙ СИТУАЦИИ. ПРЕОБРАЗОВАНИЯ И ВЫЗОВЫ В ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ СФЕРЕ, А ТАКЖЕ ДИНАМИКА ПОКОЛЕНИЙ ОТТЕСНИЛИ ЕГО НА ЗАДНИЙ ПЛАН"

Но необходимы также неформальные институциональные перемены, и они тоже происходят медленно, поскольку сохраняются сильная зависимость от личных связей и другие старые модели поведения. Коррупция, в советское время известная как блат, остается хронической проблемой, которой не было уделено достаточного внимания на раннем этапе переходного периода.

Далее следует отметить значительную дифференциацию, возникшую между поколениями россиян, как и между их ожиданиями. То, что когда-то виделось как сдвиг в сторону рыночной экономики, как путь к всеобщему экономическому процветанию, стало означать весьма разные вещи для разных социальных групп. Новая Россия остается чужой для значительной части старшего поколения, многие представители которого чувствуют себя потерянными. Эти люди были воспитаны на понимании того, что существует право на труд, медицинское обслуживание, участие в культурной жизни и многое другое, но это явно не то, с чем они столкнулись в реальности. Многим из них уже поздно перестраивать себя, и они справляются с ситуацией как могут. Людям среднего возраста переход к рынку принес рост благосостояния (в ряде случаев весьма значительный), новые карьерные достижения, новые возможности. Адаптируясь к новой системе, они использовали свое знание старой системы и связи внутри нее.

Что касается более молодого поколения, то оно совсем другое: многие молодые люди получили образование или даже выросли за границей, и их связи с новой Россией менее прочны. Данные опросов показывают, что мало кто из российских предпринимателей планирует передавать бизнес следующему поколению, не говоря уже о том, что у многих молодых людей в любом случае есть собственные планы на будущее. В то время как мир становится все более «плоским» и благосостояние развивающихся рынков, таких как Россия, растет, большое число молодых людей продолжают учиться и находить работу за границей. За ними – будущее, у них есть ценный опыт, который они, вернувшись в Россию, могут использовать во благо своей страны, если решат это сделать.

В условиях развития институциональной сферы и дифференциации поколений мы видим, как важно формирование подлинного среднего класса, способного активизировать национальную экономику. Появление среднего класса неразрывно связано с формированием гражданского общества, степень и темпы развития которого в так называемых переходных экономиках весьма различны.

Итак, термин «переходная экономика» сейчас более уместен в учебниках истории, чем в описании текущей ситуации. Преобразования и вызовы в институциональной сфере, а также динамика поколений на фоне разительных перемен в мировой экономике оттеснили его на задний план. На мой взгляд, удивительно то, что эти темы оказались основными -  ведь их не было на повестке дня на раннем этапе дебатов о темпах и глубине экономических реформ. Было бы интересно порассуждать о том, какие вопросы окажутся актуальными через двадцать лет, но это уже тема другой дискуссии.

Хочу увидеть, как создается оборонный альянс «хороших парней»

Российское правительство недавно объявило о своем решении в ближайшие восемь лет выделить на радикальное перевооружение Вооруженных сил более 20 трлн рублей. В Кремле полагают, что стимулирование спроса на новое вооружение и технику ускорит промышленный рост РФ. Не исключено и увеличение экспортных поставок оружия как один из способов достижения экономического роста. Я тут услышал, как коллеги дискутировали на предмет целесообразности такого решения для такой страны, как Россия. Поделюсь некоторыми собственными мыслями на этот счет.    

Мое личное мнение: я не радуюсь, когда какая-либо страна торгует по миру оружием. Я экономист и на все смотрю с позиций бизнеса. Я на этом воспитан.

Однако не стоит забывать и исторический аспект. Ведь наследие Российской Федерации – это членство в СССР, а как некий политический блок Советский Союз был диаметрально противопоставлен – и экономически, и философски – западному образу жизни и мыслей. В последние двадцать лет Россия перестраивается и уже достигла определенного уровня стабильности. Вот в этом году страна вступает в ВТО на правах дружественного международного партнера, живущего на нашей маленькой и такой взаимоувязанной планете.

Страны, дружески торгующие друг с другом, друг против друга войной не ходят – это аксиома. Мы все работаем сообща ради улучшения стандартов жизни в глобальной экономике. Россия с другими государствами не конфликтует.

И при этом России нужно выбирать, какими путями проводить модернизацию. Необходимо делать политический выбор в отношении использования – и уравнивания – исторических вложений, сделанных в экономику страны за многие годы. А экономика эта покоится пока что на двух столпах. Первый – это углеводороды и международная торговля сырьем. Второй – хотите вы этого или нет – это военная мощь.

Поэтому лично я уверен: для России было бы нелогичным отказываться от модернизации этой отрасли. Стране нужно интегрировать свою систему в мировую систему. И в данном контексте приобретение Россией у Франции вертолетоносца класса Mistral – прекрасный пример того, как это можно делать.

Россия – одна из стран-лидеров, и позволить себе оставаться пассивной она не может. В любой ситуации военная мощь – показатель мощи экономической. Любая нация имеет право на оборону своих рубежей от любых угроз. Будучи в дружеских отношениях с большинством стран, Россия, тем не менее, должна оберегать собственные национальные интересы и интересы своих партнеров, и поэтому государство решает реструктурировать свои ВС.

В США государство полагается в решении такой задачи на крупные транснациональные корпорации. Эти корпорации на государственные средства создают, скажем, новый военный самолет, и они же используют технологии, разработанные на эти госсредства, чтобы изготовить и новый коммерческий самолет.

Как правило, даже наиболее продвинутые отрасли экономики, где применяются наиболее продвинутые технологии, на одном только чисто коммерческом интересе не выезжают. И поэтому роль государства в стимулировании модернизации через инвестиции в «оборонку» вполне понятна и приемлема, вот только главной целью должна стать реструктуризация оборонных предприятий, при которой они смогут создавать коммерческие активы параллельно с выполнением оборонного заказа.

Возьмем Boeing: они делают военные самолеты и эти технологии и эти же государственные субсидии используют для разработки новых и весьма конкурентоспособных во всем мире коммерческих лайнеров. Аналогичное можно сказать и о General Electric, и о Siemens, и о многих других.

Повторюсь, это мое глубокое убеждение: оборонную отрасль России необходимо диверсифицировать, чтобы заводы могли при поддержке государства делать военную продукцию и одновременно пользоваться технологическими наработками для повышения своей конкурентоспособности на гражданских рынках. В противном случае для предприятий, многие из которых сегодня на 100% зависимы от оборонного заказа, наступит коллапс – ведь без государственных средств они не смогут модернизировать самих себя и начать выпускать коммерческий продукт.

Итак, для меня выделение «оборонки» в приоритеты диверсификационной стратегии России совершенно логично. Но я бы хотел завершить еще одной мыслью. Я был бы очень, очень рад, если бы увидел формирование мощного альянса между Россией, США и НАТО, увидел сотрудничество в создании новых систем обороны против тех, кого принято называть «плохими парнями» – в том числе и среди стран. General Electric, Siemens, Boeing – они все с готовностью будут взаимодействовать с российскими компаниями в разработке совместных проектов, будучи в рядах «хороших парней» с социально ответственными глобальными бизнес-задачами, направленными на защиту планеты от тех, кто упорно пытается тыкать нас вилкой в бок.