Четыре вопроса, на которые Россия должна дать себе ответ

Недавно узнал, что в проекте российского федерального бюджета на 2013 – 2015 гг. предусмотрены значительные сокращения расходов на фундаментальную науку и финансируемые государством прикладные НИОКР. По-моему, весьма и весьма некстати. Ведь столько уже сделано на пути России к новой современной модели экономики, что тормозить это было бы болезненным для зарождающейся системы. Сами по себе возникли мысли: а не заблуждаюсь ли я относительно инновационного будущего России? И вот так я ответил себе на собственные вопросы.

Во-первых: есть ли в России культура инноваций? Если оценить историю, то ответ однозначный: да. От Менделеева, Лобачевского и Сикорского до Сергея Брина, Давида Яна и Александра Галицкого – всегда были в стране лидеры, оставившие заметный след. Более того, если внимательнее присмотреться к прорывным технологиям последних ста лет в самых разных местах – в США, Европе, Азии, – то мы в ряде случаев нащупаем в этих далеких странах след российского изобретателя-иммигранта. Отчасти это связано с естественной креативностью русского языка, помноженной на фундаментальные основы образовательной системы, с младых ногтей старавшейся выявить сильные стороны ученика и его круг интересов и направить его энергию на освоение именно этих сфер. Я считаю, что фундаментальная наука и врожденная креативность суть главные конкурентные преимущества России на пути ее становления в XXI веке как инновационной экономики, избавляющейся от привычки «сидения на трубе».

Второй вопрос: имеется ли в России инфраструктура, чтобы развивать инновационную экономику? Сразу следует определиться в терминологии. Под инфраструктурой здесь я понимаю наличие должной системы образования, нужного оборудования и правильных экосистем внутри каждого из региональных инновационных кластеров. Встроена ли в систему инфраструктура коммерциализации технологий и развития проектов от стадии идеи до стадии рабочего прототипа и далее к уровню компании, способной завоевать свою рыночную нишу в конкурентных условиях?

Десять лет назад такой инфраструктуры в России не было. Страна пыталась создать зачатки общеэкономической инфраструктуры в условиях поворота от сырьевой экономики, доминировавшей все минувшие тысячу лет истории, к рыночной модели. Пять лет назад развитие такой инфраструктуры началось, и за это время страна заметно продвинулась по этому пути. Появились технопарки, бизнес-инкубаторы, особые экономические зоны. Возникли специальные механизмы, такие как Российская венчурная компания (РВК), «Роснано», фонд «Сколково». Эти базовые государственные программы проведения инициатив «сверху вниз», конечно, поднимались медленно, но именно благодаря им заложен фундамент, на котором Россия может уже строить свою инфраструктуру.

И она строится: создается базис для деятельности региональных инноваторов. Я видел ощутимые продвижения в Томске, Новосибирске и его Академгородке, в Инновационном хабе Свердловской области. Этот процесс не только продолжается, но и ускоряется. Безусловно, трудно сказать, как надолго хватит этого ускорения, потому что неизвестно, вытянет ли все это федеральный бюджет, но прогресс, тем не менее, налицо.

Хочу сказать и о прогрессе культурологического и психологического плана в понимании роли государства в поддержании и развитии инновационной экономики. Многие сотни лет Россия придерживалась всевозможных навязанных сверху «вертикалей», где спущенные от руководства инициативы реализовывались на местах. А в современных инновационных экономиках упор делается на способности предпринимателей инициировать прогресс «снизу» и продвигать идеи от «зернышка» до самых верхов, где подключаются венчурные фонды, стратегические партнеры и пр. Я вижу, что в России зреет понимание, что если «вертикаль» и необходима, то она должна быть направлена снизу вверх. И вот в этом как раз и заключается парадокс: российское руководство должно инициировать процесс «сверху» и в результате передать все рычаги влияния тем, кто будет потом использовать их в продвижении проектов «снизу».

Пример: лет пять назад Российской венчурной компании предложили создать небольшой предпосевной фонд. Но компания была совершенно не заинтересована в этом, так как ее руководство считало более важным создание крупных фондов для финансирования масштабных проектов. Пять лет назад никому как-то не приходило в голову, что большой фонд будет оперировать суммами в 10 – 20 миллионов долларов на проект, а инноваторам нужны суммы во много раз меньшие. С тех пор сделан поистине впечатляющий шаг вперед. У РВК работают программы поддержки индивидуальных предпринимателей, есть посевные и инфраструктурные фонды, программа «Венчурные партнеры» по поддержке бизнес-ангелов. Все это появилось в последние пять лет, и это воодушевляет. Россия мощными шагами движется не только в сторону создания инфраструктуры, но и в сторону понимания, что нужно сделать, чтобы дать предпринимателям инструменты саморазвития.

Можно и другой пример рассмотреть. Несколько лет назад Сколково было не более чем потемкинской деревней. Ничего реально работающего там не было. Сейчас ситуация принципиально иная. Сколково работает. Я недавно был в их кластере космических технологий: там более 40 резидентов с весьма интересными и продвинутыми научными проектами. Через систему грантового финансирования фонд «Сколково» стимулирует коммерциализацию фундаментальных исследований.

Итак, в России создано немало инфраструктурных проектов, это опора для поворота в сторону инновационной экономики.

Третий вопрос, требующий ответа: достаточна ли в России диверсификация региональных инновационных кластеров, чтобы создать современную экономику инноваций? Взглянем на пример США. Там десятки инновационных кластеров по всей стране, и они работают в различных технологических сегментах: Кремниевая долина – в ИТ, Кремниевая аллея – в генетике и биотехнологиях. Есть кластер в Нью-Йорке, есть в Остине (Техас). Их много, и постоянно появляются новые. И вот здесь важно понимать: сила этих отдельных кластеров – в горизонтальных связях и отношениях между разными типами кластеров. Хороший пример – недавняя инициатива федерального правительства в сотрудничестве с частными корпорациями и университетами для разработки лекарства от болезни Альцгеймера. Взаимодействие на вертикальном и горизонтальном уровнях обеспечило мощный шаг вперед в борьбе с этой болезнью.

В России исторически сильны вертикальные связи. Но у этой медали есть своя оборотная сторона. Академическая наука видит свой интерес в том, чтобы через свои контакты в Москве «выбивать» дополнительные субсидии. И появилась своеобразная конкуренция, когда внутри инновационного кластера вузы не слишком стремятся взаимодействовать, поскольку видят друг в друге конкурентов за ресурсы из Москвы. Это негативное явление, и ситуацию надо менять. В многообразии векторов исследований потенциал российских инновационных кластеров огромен. Посмотрите на Тюмень с ее проектами суперкомпьютеров и искусственного интеллекта; на Нижний Новгород, где разрабатывают системы поиска и информационные технологии; или на Обнинск с его новыми молекулами. Но ключ к эффективности этой системы в том, чтобы эти кластеры и предприниматели внутри кластеров могли работать сообща, взаимодействовать между собой, а не только на уровне федерального финансового лобби.

Мы все знаем, как много сейчас междисциплинарных проектов, требующих для решения сложных задач различных подходов. Тот же поиск средства от болезни Альцгеймера: здесь нужны совершенно не похожие друг на друга технологические решения, и только так можно понять, откуда берется недуг, как его распознать, причем распознать на ранней стадии, как устранить проблему и каким образом отслеживать ход лечения и улучшения. Сложные проблемы требуют сложных ответов, исходящих из взаимодействия разных технологических сегментов на горизонтальном уровне.

Идея коммерциализации технологии не только в том, чтобы сосредоточиться на одном аспекте фундаментальной науки, – идея в разработке комплексного решения по созданию товарного продукта. И вот здесь Россия еще существенно отстает. Налицо огромный разрыв между академическими кругами, занимающимися фундаментальными проектами, и бизнесом, привыкшим к очень коротким инвестиционным циклам и малым инвестиционным горизонтам.

Таким образом, в целом ответ на третий вопрос положителен: да, диверсификация кластеров есть, но отсутствует или недостаточно проработано взаимодействие не только между кластерами, но подчас и внутри каждого конкретного кластера. Это один из вызовов, которые Россия должна принять в ближайшие пять лет: как помочь каждому кластеру развиться в экосистему и как связать эту экосистему с такими же по всей стране.

Вопрос четвертый: обладает ли Россия финансовой инфраструктурой для развития инновационной экономики? Опять же, 20 лет назад никакой подобной инфраструктуры в России не было. Десять лет назад возникли система частного акционерного (private equity) и зачатки венчурного капитала. Пять лет назад венчурный капитал был уже на подъеме, и перед финансовым кризисом 2008 года в России было более сотни компаний по управлению фондами, венчурных компаний и компаний частного акционерного капитала. К сожалению, большая их часть была в Москве; при этом венчурные фонды, возникавшие в регионах, управлялись менеджерами из столицы, в регионе бывавшими  крайне редко, и эти фонды успеха не добивались, поскольку в такой ситуации инвестициям не предшествовал тщательный процесс due diligence, и практически не было контроля использования инвестиций.

Но сейчас все меняется. Четыре года назад была предпринята попытка создать по стране сеть клубов бизнес-ангелов. Так вышло, что старт этому был дан в ходе моих презентаций, с которыми я выступал в Самаре почти шесть лет назад. И вот сегодня в России 12 клубов бизнес-ангелов, взращивающих новый тип российского инвестора, заинтересованного в поддержке технологий.

Проблема в том, что большая часть этих инвесторов лишь на пятом десятке лет и занята тем, что зарабатывает свой первый или второй миллион долларов. И поэтому их психология существенно отличается от американских бизнес ангелов, кому сейчас 60 – 70, в банках многие миллионы, а на профессиональном счету до тридцати разработанных проектов в разных сферах. Опыт, приобретаемый в ходе продвижения «ангельских» предпосевных проектов, поистине бесценен. В более развитых экономических системах бизнес-ангелы – это наставники, тренеры для молодых предпринимателей; они помогают молодежи в разработке бизнес-стратегии, планов коммерциализации, бизнес-планов, финансовых моделей, они корректируют имеющиеся стратегии и т. д. В России пока бизнес-ангелы не так активны. Возможно, им и интересны  технологические проекты, но уровень опыта не позволяет понять, какую же роль им необходимо играть.

Но и это меняется; я склонен думать, что через пять лет эта роль станет одной из ведущих в стране. По данным Fast Lane Ventures, венчурного акселератора в Москве, который растит ИТ-проекты, в следующие пять лет самым быстрорастущим сегментом на рынке будущих инвестиций станет уровень «ангелов» – предпосевной и стартап. И я ожидаю того же.

Итак, ответ на четвертый вопрос: да, финансовая инфраструктура развивается быстро, и в последующие годы продолжение роста в правильном направлении должно стать необратимым.

Я прошелся сегодня по четырем фундаментальным вопросам, и на все четыре мой личный ответ – да. На пути России к статусу одной из ведущих мировых экономик в XXI веке ее страшнейшим врагом может стать решение «дать по тормозам» и все это очевидное продвижение вперед остановить.